2024 Стройимпорттехника


Где-то далеко идут грибные дожди…

Существует ли русская ностальгия? Та самая, что про «березовый сок» и «певунью в стогу». Оказывается, есть такое дело


Случай столкнул меня с Николаем Терентьевым, нашим читателем. Беседовали о его службе в армии в 70-х годах, и постепенно передо мной вырисовалось то самое чувство — ностальгия по родине, по родному уголку с его березами и речушками. Николай Семенович испытал это на себе. И смог сохранить даже спустя почти полвека. Служба в армии подкинула ему сюрпризов. Это сейчас он прокопчанин, а тогда паренек из алтайской деревушки, нигде раньше не бывавший, увидел северное сияние в полярную ночь, переплыл Бермудский треугольник, промокал под тропическим ливнем и рвал бананы с куста. А еще побывал на огромном международном фестивале.

Но все начинается с Алтая. Кстати, в Кемеровской области полно жителей, потомков тех, кто переехал из алтайских деревень в города промышленного Кузбасса. Могу сделать вывод из своей работы — практически каждый второй ветеран угольной промышленности родом с Алтая, как они мне рассказывали в интервью. И, конечно же, не мало сегодня работающих на шахтах и разрезах дети и внуки тех нескольких волн переселений. Вообще редкость, чтобы у кого-то из нас не было родни на Алтае. Эта тема еще ждет своих исследователей краеведов, социологов, историков и так далее. Но вернемся к нашему герою и его истории.

— Родился и вырос я в алтайской деревушке Песьянка на сто дворов, — рассказывает Николай Семенович. — Вольное детское счастье. До сих пор его помню. Купания, рыбалку, друзей. Всех соседей, учителей. Мои родители, с малых лет занятые крестьянским трудом, даже не помышляли менять свой уклад жизни, кристально чистый воздух и удивительную тишину на городскую суету. Отец фронтовик. Служил в пехоте, в противотанковом расчете. Выпив, вспоминал город Великие Луки, что пять раз переходил из рук в руки, и те места прозвали «мясорубкой». Там его и покалечило. После госпиталя отца комиссовали. Всего из 120 ушедших на фронт из нашей деревни вернулся только 51.

Наступил 1976 год, мне пора на службу в армию. Провожали хорошо, с застольем, с частушками. Под утро сквозь сильнейшую метель поехали на железнодорожную станцию. Это была вторая попытка. Так вышло, что меня с первого раза в армию не взяли, пришлось возвращаться в деревню после медкомиссии. Боялся, что снова вернут с призыва. Ведь считалось, кто из парней не служил, был ущербным. Девчонки с такими осторожничали дружить. Но на станции одна пожилая женщина мне сказала: есть примета, что такая метель заметает следы надолго, не скоро вернешься. Кто бы знал, что не только надолго, но еще и далеко.

С краевого сборного пункта меня отправили в Ленинград. Уже приключение. Я ведь только в соседних областях бывал. А тут впервые из Азии в Европу отправился. Трое суток ехали. Ленинград особо посмотреть не удалось. Все строем, все по команде. Но в метро, красивом как музей, побывал. Дальше учебка в Луге. Где-то здесь мой отец воевал. В армии пригодилось, что с ниткой-иголкой умел обращаться, а то некоторые все в кровь искололись при подшивке обмундирования.

Далее меня направили в Мурманск, самый крупный морской город советского Заполярья. Морозы уже там чувствовались нешуточные. Люди одеты по-особому — полушубки, унты. Но мой путь армейский оказался еще дальше на Север. Повезли нас вдоль Кольского полуострова до упора. Туда, где кончаются железнодорожные пути. А дальше ехали на автобусе. В дороге мне стало жутко. Вокруг темнота и ни одного огонька. Воинская часть была очень простенькой и небольшой. Удивился, что здесь служило много парней из южных республик. Вот им «повезло». Даже мне, сибиряку, в заполярном климате пришлось тяжковато.

В Заполярье очень длинная ночь. Как прибыли, нам сказали, что солнца не увидим до лета. День на Севере в декабре — это полтора часа сумерек. Такое ощущение, что где-то за горизонтом солнце силится встать, да не выходит. К двум часам дня снова полная темнота. Шапку носили и на улице, и в казарме. Жарко не было. А полярное сияние оказалось поразительным зрелищем. Стоишь на вечерней поверке, а оно разными цветами в небе переливается. То елочкой, то лесенкой предстанет, а то белой вспышкой быстро переметнется с края на край.

Я был зачислен в артиллерийский дивизион на должность наводчика орудия. В службу втянулся. Гораздо сложнее было к климату приспособиться. У нас зимние полковые учения проходили на открытой местности. Преодолели маршем сорок километров и месяц жили в палатках. Настоящая школа выживания. Какая была радость, когда приходила машина с углем. На Севере понимаешь настоящую цену этого топлива. Здесь не родная Сибирь, дров не найдешь. Ни одного комочка угля не пропадало. Если что с машины выпадало по дороге, солдаты все подбирали и несли в свою палатку. Я не знаю, с какого месторождения был этот уголь, но представлял, что из Кузбасса. Оттуда он казался мне почти родным. Большая ли разница, — Алтай или Кузбасс, с такого расстояния? А если смотреть с другого земного полушария? Но это было потом.

Финальной частью учений стали боевые стрельбы. Артдивизион поддерживал массированным огнем пехоту. Снаряды летели прямо над головами наших мотострелков на позиции условного противника. Разбор учений показал, что в целом поставленная задача артиллерии была выполнена успешно.

— А как попали на Кубу?

— Осенью 77-го меня и еще несколько человек направили в Мурманск, где уже точно объявили — на Кубу поедете. Думал, хорошо, что зимой в тропики попадем. Хотя бы сможем постепенно привыкнуть к тому климату. Отправились мы, триста военных, из ленинградского порта 19 октября на турбоэлектроходе «Балтика». Впереди было три недели плавания. Морская болезнь немного омрачала мое путешествие. Как только ветер и волны — сущее наказание.

Когда проходили через Ла-манш полюбовался далекими берегами Франции и Англии. Атлантический океан меня впечатлил. Километровые толщи воды и виды до горизонта будоражили воображение. Красоты добавляли дельфины, летающие рыбы.

— Что вы знали о Кубе, как вас там встретили?

— Карибский кризис остался в прошлом, 15 лет уже прошло, и на острове было спокойно. Но мы знали, что Куба под санкциями США, в изоляции. Нищета на Кубе была ужасной. Карточная система, дефицит товаров. Еще мы знали, что кубинцы очень хорошо относятся к СССР и советским людям. Это было хорошо заметно. Они с таким восторгом нас встречали. И даже к простому солдату было великолепное отношение. А мы приехали передавать опыт в военном деле, обучать. Проводили параллельные учения. Кубинские старшие офицеры по возрасту были очень молоды для своих званий. Наши и кубинские офицеры находились на одном командном пункте и там передавался опыт командования. Кубинцы учились, как мы передвигаем пехоту, артиллерию.

Самым лучшим для меня событием за время командировки стало участие в XI Всемирном фестивале молодежи и студентов. Мы обслуживали советскую делегацию. Каждый день из полевого лагеря выезжали в Гавану в гражданском. На фестиваль прибыли участники из 145 стран! Лично видел Фиделя Кастро. Говорил громко, эмоционально. Салюты, карнавалы, множество людей разных рас. Как я мог подумать, что повезет оказаться тут? Я, обычный деревенский паренек из Сибири, на грандиозном событии мирового масштаба. Чудо. Благодарен за это судьбе. Столько впечатлений…

— Что экзотического из блюд пробовали на Кубе?

— Бананов в Союзе никогда не пробовал. А там с куста срывал. Которые перезревали, то я называл это повидлом. Только со специ­фическим вкусом. Мороженое там очень вкусное. У нас всего-то пару видов в магазинах продавалось. Один вид водянистый совсем и второй получше — сливочный. Там же в мороженое шли добавления фруктов. Очень вкусно. Даже сейчас такого вкусного я в продаже не нашел. Сигары не пробовал. Не курю.

Жара угнетала. Форму стирали чуть ли не каждый день. Потому как она покрывалась белыми разводами высохшего пота. Порой думалось — так далеко до родины, до Алтая. Мечтал о колодезной воде. Вот пил бы и пил ее. Скучал по березам. Березки посимпатичней пальм для меня. Все-таки есть эта русская ностальгия по Родине. На Кубе все чрезмерно в природе. Чересчур пышно, чересчур зелено, чересчур ярко. Я привык, что всего в природе родной в меру. Да еще куча этих бекарасов ядовитых — пауки, скорпионы, жабы. Спать можно только под москитной сеткой. Чем дольше служил, тем больше понимал, что нет для меня прекрасней уголка своего, малой родины.

— Большую часть жизни вы прожили в Кузбассе. Как так получилось?

— Мой старший брат Иван жил в Прокопьевске, работал на шахте «Манеиха» подземным электрослесарем. Очень душевный человек. Он почти всю родню созвал в Кузбасс. Мы по очереди постепенно и переехали. А почему бы и нет? Работы в городах хватало, с жильем брат Иван помогал. Так мы здесь и обосновались. Я работал в ГИБДД Прокопьевского района. Кто-то, как мой старший брат, пошел в угольную промышленность. А если не сам, так его дети. Например, мой сын Сергей работал на шахте «Коксовая», на разрезе «Восточный». Сейчас трудится маркшейдером в Норильске.

— Что думаете о событиях на Украине?

— Все дело в Западе. Европейские страны стали полными вассалами США. Что американцы скажут, то европейцы и выполняют. Считаю, что сейчас нет необходимости размещать ракеты на Кубе, посылать туда наш личный состав. Технический уровень российского вооружения позволяет отлично действовать и без базы вблизи США.

Игорь СЕМЕНОВ


PS: Я прочитал книгу Николая Терентьева. Называется она «Темная холодная ночь и жаркий солнечный день». Как видите, название говорящее. О службе в армии. Но половину книги занимают слова о малой родине, ее природе. Про сельское детство и юность, про родных, друзей, соседей. С большой любовью написанные строки: «В мире столько прекрасного и удивительного, но для меня милее всего необъятная Россия с сосенками, белыми березками, плакучими ивами… Родина. Отчизна. Отчий край. Нет ничего дороже у человека, чем родная сторона, красота которой открылась ему однажды как чудо».

Автор был вдали от родительского дома за 15 тысяч километров. И вернулся. Последние строки книги об этом:

«Мать, конечно, постарела. Такая же робкая и тихая. Простенькая одежонка: валенки с калошами, фуфайка вся просаленная при уходе за домашним скотом, на голове повязан серенький платок. «Ну, здравствуй, мама, я вернулся. Вернулся воин-пилигрим», — говорю я тихо. И я вхожу, вхожу, как входят в память».